Неточные совпадения
В семь часов его разбудило прикосновение ее
руки к плечу и тихий шопот.
Около
семи часов вечера я гулял на бульваре. Грушницкий, увидав меня издали, подошел ко мне: какой-то смешной восторг блистал
в его глазах. Он крепко пожал мне
руку и сказал трагическим голосом...
В анониме было так много заманчивого и подстрекающего любопытство, что он перечел и
в другой и
в третий раз письмо и наконец сказал: «Любопытно бы, однако ж, знать, кто бы такая была писавшая!» Словом, дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу он все думал об этом, наконец, расставив
руки и наклоня голову, сказал: «А письмо очень, очень кудряво написано!» Потом, само собой разумеется, письмо было свернуто и уложено
в шкатулку,
в соседстве с какою-то афишею и пригласительным свадебным билетом,
семь лет сохранявшимся
в том же положении и на том же месте.
— Знаете ли, Петр Петрович? отдайте мне на
руки это — детей, дела; оставьте и
семью вашу, и детей: я их приберегу. Ведь обстоятельства ваши таковы, что вы
в моих
руках; ведь дело идет к тому, чтобы умирать с голоду. Тут уже на все нужно решаться. Знаете ли вы Ивана Потапыча?
Но вот багряною
рукоюЗаря от утренних долин
Выводит с солнцем за собою
Веселый праздник именин.
С утра дом Лариной гостями
Весь полон; целыми
семьямиСоседи съехались
в возках,
В кибитках,
в бричках и
в санях.
В передней толкотня, тревога;
В гостиной встреча новых лиц,
Лай мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога,
Поклоны, шарканье гостей,
Кормилиц крик и плач детей.
И вот ввели
в семью чужую…
Да ты не слушаешь меня…» —
«Ах, няня, няня, я тоскую,
Мне тошно, милая моя:
Я плакать, я рыдать готова!..» —
«Дитя мое, ты нездорова;
Господь помилуй и спаси!
Чего ты хочешь, попроси…
Дай окроплю святой водою,
Ты вся горишь…» — «Я не больна:
Я… знаешь, няня… влюблена».
«Дитя мое, Господь с тобою!» —
И няня девушку с мольбой
Крестила дряхлою
рукой.
— Нет, нет, нет! Вы славянофил. Вы последователь Домостроя. [Домострой — памятник русской литературы XVI века, свод правил семейно-бытового уклада; проповедует суровую власть главы
семьи — мужа. Слово «домострой»
в XIX веке являлось символом всего косного и деспотического
в семье.] Вам бы плетку
в руки!
— Вы, разумеется, знаете, что Локтев — юноша очень способный и душа — на редкость чистая. Но жажда знания завлекла его
в кружок гимназистов и гимназисток — из богатых
семей; они там, прикрываясь изучением текущей литературы… тоже литература, я вам скажу! — почти вскрикнул он, брезгливо сморщив лицо. — На самом деле это — болваны и дурехи с преждевременно развитым половым любопытством, — они там… — Самойлов быстро покрутил
рукою над своей головой. — Вообще там обнажаются, касаются и… черт их знает что!
Затем он подумал, что Варвара довольно широко, но не очень удачно тратила деньги на украшение своего жилища. Слишком много мелочи, вазочек, фигурок из фарфора, коробочек. Вот и традиционные
семь слонов из кости, из черного дерева, один — из топаза. Самгин сел к маленькому столику с кривыми позолоченными ножками, взял
в руки маленького топазового слона и вспомнил о семерке авторов сборника «Вехи».
Иногда, чаще всего
в час урока истории, Томилин вставал и ходил по комнате,
семь шагов от стола к двери и обратно, — ходил наклоня голову, глядя
в пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал
руки за спиной, сжав пальцы так крепко, что они багровели.
Но их было десятка два, пятеро играли
в карты, сидя за большим рабочим столом, человек
семь окружали игроков, две растрепанных головы торчали на краю приземистой печи, невидимый,
в углу, тихонько, тенорком напевал заунывную песню, ему подыгрывала гармоника, на ларе для теста лежал, закинув
руки под затылок, большой кудрявый человек, подсвистывая песне.
Он сосчитал огни свеч: двадцать
семь. Четверо мужчин — лысые,
семь человек седых. Кажется, большинство их, так же как и женщин, все люди зрелого возраста. Все — молчали, даже не перешептывались. Он не заметил, откуда появился и встал около помоста Захарий; как все,
в рубахе до щиколоток, босой, он один из всех мужчин держал
в руке толстую свечу; к другому углу помоста легко подбежала маленькая, — точно подросток, — коротковолосая, полуседая женщина, тоже с толстой свечой
в руке.
— Прости, Клим Иванович, я вчера вел себя свиньей, — начал он, встряхивая
руки Самгина. — Пьян был с радости, выиграл
в железку
семь тысяч триста рублей, — мне
в картах везет.
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые
руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой —
семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «
В руки твои предаю дух мой». А
руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
Красавина. Из диких лесов, говорят. Днем под Каменным мостом живут, а ночью ходят по Москве, железные когти у них надеты на
руки и все на ходулях; по
семи аршин ходули, а атаман
в турецком платье.
Между тем затеяли пирушку, пригласили Райского, и он слышал одно: то о колорите, то о бюстах, о
руках, о ногах, о «правде»
в искусстве, об академии, а
в перспективе — Дюссельдорф, Париж, Рим. Отмеривали при нем года своей практики, ученичества, или «мученичества», прибавлял Райский.
Семь, восемь лет — страшные цифры. И все уже взрослые.
Вера с
семи часов вечера сидела
в бездействии, сначала
в сумерках, потом при слабом огне одной свечи; облокотясь на стол и положив на
руку голову, другой
рукой она задумчиво перебирала листы лежавшей перед ней книги,
в которую не смотрела.
В комнате, даже слишком небольшой, было человек
семь, а с дамами человек десять. Дергачеву было двадцать пять лет, и он был женат. У жены была сестра и еще родственница; они тоже жили у Дергачева. Комната была меблирована кое-как, впрочем достаточно, и даже было чисто. На стене висел литографированный портрет, но очень дешевый, а
в углу образ без ризы, но с горевшей лампадкой. Дергачев подошел ко мне, пожал
руку и попросил садиться.
Кроме того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было понять, и священником очень внятно было прочтено место из Евангелия Марка,
в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую
руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал
семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением на них
рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд, то не умрет, а останется здоровым.
Сначала занятия
в университете, а затем лет
семь ушло как-то между
рук, —
в хлопотах по наследству,
в томительном однообразии разных сроков, справок, деловых визитов,
в шатании по канцеляриям и департаментам.
— Я ничего не хочу, — продолжала она, всхлипывая и закрыв лицо обеими
руками, — но каково же мне теперь
в семье, каково же мне? и что же со мной будет, что станется со мной, горемычной? За немилого выдадут сиротиночку… Бедная моя головушка!
У этого профессора было две дочери, лет двадцати
семи, коренастые такие — Бог с ними — носы такие великолепные, кудри
в завитках и глаза бледно-голубые, а
руки красные с белыми ногтями.
Из уцелевших бревен на скорую
руку сколотили избенку, покрыли ее барочным тесом, купленным лет за десять для построения павильона на готический манер, и поселили
в ней садовника Митрофана с женой Аксиньей и
семью детьми.
Христианство слишком изнежило семейную жизнь, оно предпочло Марию — Марфе, мечтательницу — хозяйке, оно простило согрешившей и протянуло
руку раскаявшейся за то, что она много любила, а
в Прудоновой
семье именно надобно мало любить.
Первый человек, признанный нами и ими, который дружески подал обоим
руки и снял своей теплой любовью к обоим, своей примиряющей натурой последние следы взаимного непониманья, был Грановский; но когда я приехал
в Москву, он еще был
в Берлине, а бедный Станкевич потухал на берегах Lago di Como лет двадцати
семи.
До
семи лет было приказано водить меня за
руку по внутренней лестнице, которая была несколько крута; до одиннадцати меня мыла
в корыте Вера Артамоновна; стало, очень последовательно — за мной, студентом, посылали слугу и до двадцати одного года мне не позволялось возвращаться домой после половины одиннадцатого.
Он, как
в своей
семье, улыбаясь, жал им
руки, кланялся и едва мог пройти до сеней.
Любовь Грановского к ней была тихая, кроткая дружба, больше глубокая и нежная, чем страстная. Что-то спокойное, трогательно тихое царило
в их молодом доме. Душе было хорошо видеть иной раз возле Грановского, поглощенного своими занятиями, его высокую, гнущуюся, как ветка, молчаливую, влюбленную и счастливую подругу. Я и тут, глядя на них, думал о тех ясных и целомудренных
семьях первых протестантов, которые безбоязненно пели гонимые псалмы, готовые
рука в руку спокойно и твердо идти перед инквизитора.
— Если бы не
семья, не дети, — говорил он мне, прощаясь, — я вырвался бы из России и пошел бы по миру; с моим Владимирским крестом на шее спокойно протягивал бы я прохожим
руку, которую жал император Александр, — рассказывая им мой проект и судьбу художника
в России.
Это был худой, совершенно лысый и недужный старик, который ходил сгорбившись и упираясь
руками в колени; но за всем тем он продолжал единолично распоряжаться
в доме и держал многочисленную
семью в большой дисциплине.
Разговор шел деловой: о торгах, о подрядах, о ценах на товары. Некоторые из крестьян поставляли
в казну полотна, кожи, солдатское сукно и проч. и рассказывали, на какие нужно подниматься фортели, чтоб подряд исправно сошел с
рук. Время проходило довольно оживленно, только душно
в комнате было, потому что вся
семья хозяйская считала долгом присутствовать при приеме. Даже на улице скоплялась перед окнами значительная толпа любопытных.
И вот когда они случайно скоплялись
в руках, то для
семьи устраивалось что-нибудь прочное.
Отдельные сцены производили потрясающее впечатление. Горело десятками лет нажитое добро, горело благосостояние нескольких тысяч
семей. И тут же рядом происходили те комедии, когда люди теряют от паники голову. Так, Харитон Артемьич бегал около своего горевшего дома с кипой газетной бумаги
в руках — единственное, что он успел захватить.
— Я тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, — говорил старик Малыгин не без самодовольства, когда они по узкой лесенке поднимались на террасу. —
В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда было.
Семью на ноги поднимал, а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех с
рук сбыл, а трое сидят еще на гряде.
В том, что ссыльные не вступают
в законный брак, часто бывают виноваты также несовершенства статейных списков, создающие
в каждом отдельном случае целый ряд всяких формальностей, томительных, во вкусе старинной волокиты, ведущих к тому лишь, что ссыльный, истратившись на писарей, гербовые марки и телеграммы,
в конце концов безнадежно машет
рукой и решает, что законной
семьи у него не быть.
— Господи! — вскричала Варя и всплеснула
руками.
В записке было ровно
семь строк...
Но со времени «случая с генералом», как выражался Коля, и вообще с самого замужества сестры, Коля почти совсем у них отбился от
рук и до того дошел, что
в последнее время даже редко являлся и ночевать
в семью.
Лемм прожил у него лет
семь в качестве капельмейстера и отошел от него с пустыми
руками: барин разорился, хотел дать ему на себя вексель, но впоследствии отказал ему и
в этом, — словом, не заплатил ему ни копейки.
На лестнице, ухватившись одною
рукой за потолочину, а другою за балясник перил, стояла девочка лет
семи,
в розовом ситцевом платьице, и улыбающимися, большим серыми глазами смотрела на него, Егора.
— Мимо шли, так вот завернули, — объяснял Чеботарев. — Баско робите около зароду, ну, так мы и завернули поглядеть… Этакую-то
семью да на пашню бы выгнать: загорелось бы все
в руках.
Безвыходное положение чеботаревской
семьи являлось лучшим утешением для старого Тита: трудно ему сейчас, а все-таки два сына под
рукой, и мало-помалу
семья справится и войдет
в силу.
Пашка
в семье Горбатого был младшим и поэтому пользовался большими льготами, особенно у матери. Снохи за это терпеть не могли баловня и при случае натравляли на него старика, который никому
в доме спуску не давал. Да и трудно было увернуться от родительской
руки, когда четыре
семьи жались
в двух избах. О выделе никто не смел и помышлять, да он был и немыслим: тогда рухнуло бы все горбатовское благосостояние.
Отдохнувший на покосе Тит начал забирать
семью опять
в свои
руки и прежде всего, конечно, ухватил баб. Особенно доставалось Домнушке, которая совсем отвыкла от страды.
Положение Татьяны
в семье было очень тяжелое. Это было всем хорошо известно, но каждый смотрел на это, как на что-то неизбежное. Макар пьянствовал, Макар походя бил жену, Макар вообще безобразничал, но где дело касалось жены — вся
семья молчала и делала вид, что ничего не видит и не слышит. Особенно фальшивили
в этом случае старики, подставлявшие несчастную бабу под обух своими
руками. Когда соседки начинали приставать к Палагее, она подбирала строго губы и всегда отвечала одно и то же...
Все поглядели по направлению ее
руки. И
в самом деле, картина была довольно смешная. Сзади румынского оркестра сидел толстый, усатый человек, вероятно, отец, а может быть, даже и дедушка многочисленного семейства, и изо всех сил свистел
в семь деревянных свистулек, склеенных. вместе. Так как ему было, вероятно, трудно передвигать этот инструмент между губами, то он с необыкновенной быстротой поворачивал голову то влево, то вправо.
Так, например, я рассказывал, что у меня
в доме был пожар, что я выпрыгнул с двумя детьми из окошка (то есть с двумя куклами, которых держал
в руках); или что на меня напали разбойники и я всех их победил; наконец, что
в багровском саду есть пещера,
в которой живет Змей Горыныч о
семи головах, и что я намерен их отрубить.
Я пошла
в лавочку и разменяла рубль на медные; тридцать копеек завернула
в бумажку и отложила мамаше, а
семь гривен не завернула
в бумажку, а нарочно зажала
в руках и пошла к дедушке.
— Нет, я на этот счет с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она все лишний раз к отцу с матерью забежит, а дай ей деньги
в руки — только ты ее и видел. Э, эх! все мы, сударь, люди, все человеки! все денежку любим! Вот помирать стану — всем распределю, ничего с собой не унесу. Да ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
И слабые детские
руки тоже принимали участие
в гигантской заводской работе, с десяти лет помогая
семьям своим гривенником поденщины.
— И ты по этим делам пошла, Ниловна? — усмехаясь, спросил Рыбин. — Так. Охотников до книжек у нас много там. Учитель приохочивает, — говорят, парень хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстах
в семи. Ну, они запрещенной книгой не действуют, народ казенный, — боятся. А мне требуется запрещенная, острая книга, я под их
руку буду подкладывать… Коли становой или поп увидят, что книга-то запрещенная, подумают — учителя сеют! А я
в сторонке, до времени, останусь.